Даниил Гранин © ИТАР-ТАСС/Архив
ХУДОЖНИК И ВЛАСТЬ
Выступление на Вечере памяти Андре Мальро 30 октября 1996 года. Дворец Белосельских-Белозерских
Я как-то впервые представил себе ту роль, которую играли в истории Франции такие великие писатели, как Монтень, Шатобриан. Что касается Мальро, то здесь у меня был особый личный интерес, поскольку я, будучи студентом, виделся с Мальро и даже был ему представлен. Он тогда приезжал в Ленинград во время испанских событий и на меня произвел совершенно прелестное впечатление. Может быть, поэтому я и пришел сегодня сюда. Что касается проблемы художника и власти, вхождения во власть художника или писателя, то совершенно бессмысленно говорить, способствует это или не способствует творчеству. Это дело писателя: хочет — входит, не хочет — не входит, значит ему чем-то это интересно, важно или наоборот.
У нас в русской истории тоже были такие случаи, редко, но были. Это Державин с его государственными должностями во времена Екатерины II. Это Салтыков-Щедрин, который был, кажется, губернатором или вице-губернатором, не помню. Но их привлекали к государственной деятельности не как писателей; писателей никогда не привлекали к государственной деятельности, писателей боялись, писателей ссылали, убивали, расстреливали. Это гораздо более характерно для нашей российской действительности. После революции я тем более не могу назвать почти никого из больших писателей, кто был бы привлечен по-настоящему к государственной деятельности, хотя такая потребность и возможность, конечно, была и есть до сих пор.
Пример Мальро — это прекрасный пример, но это, по-моему, исключение из правил и для европейской практики, а тем более неслыханная вещь — для нашей российской. Так, министр культуры у нас сейчас — член Союза писателей, но это совершенно несравнимая с Мальро личность, которая в основном беспокоится о том, чтобы удержаться в должности. Проблема писателей и власти — проблема не столько для писателей, сколько для власти. Власть боится писателей, боится интеллектуалов по разным причинам. Дело в том, что власти нет дела до культуры, не было дела никогда и нет и сейчас. Если во времена, когда Коммунистическая партия была правящей партией, культурой занимались, то занимались исключительно потому и для того, чтобы прибрать ее к рукам, для того, чтобы заставить ее служить правящей идеологии, а вовсе не для того, чтобы дать ей свободно развиваться. И мы знаем, какое насилие творилось над культурой, но при этом все-таки, как ни парадоксально, политические силы были заинтересованы в том, чтобы таланты развивались, чтобы был международный престиж и т. д.
Сейчас и этого нет. Сейчас власти совершенно не заинтересованы в культуре, а если культура эта и существует, то помимо власти, и она учится как-то существовать вопреки властным структурам. И культура начинает (что особенно печально мне) существовать в тех формах, которые вполне устраивают власть. Если Аркадия Райкина раньше терпеть не могла власть, то нынешнему Хазанову власть бурно аплодирует, и его любят, на его концерты ходят и т. д. То есть совершенно изменилась функция артиста, функция художника и отношение к нему. Я думаю, что история с Андре Мальро — это история не только с ним, но это и история с де Голлем. Это обоюдная потребность друг в друге замечательного писателя и такого человека, каким был де Голль. Я думаю, что этот пример, который был чрезвычайно плодотворен и много дал французской культуре, заслуживает всяческого внимания и дает немало пищи для размышлений.
Journal information