"Грань между ими и нами проходит не только между духовенством и мирянами. Всякий знает по крайней мере одного проповедника, который всегда с нами, знает нашу беду и несет наш крест. И наоборот, якобы наш преподаватель нового курса культуры в Московской духовной академии, когда еще не был духовным лицом, совсем успокоившимся голосом говорил мне: “Светская литература, понимаете ли, вся затронута соблазнами, и Достоевский тоже ведь в сущности соблазнительный писатель, то ли дело святоотеческое слово”. Я испугался. Когда вы видите человека, может быть, своего ребенка, который кричит, плачет, горюет, зовет о помощи, то даже если причина плача с высоты духовного опыта пуста, все равно ведь слезы и крик настоящие, неужели вы осудите? Литература надрывается, кричит о человеке, хотя бы из сочувствия к боли неужели не подойдете, не вслушаетесь, не попробуете понять? Я немногого достиг своей тирадой. Этот еще не диакон и семейный, не монах, но человек уже устроившийся там, среди них, снизошел на мои нервы: “Ну что же, возможно, отношение между христианством и светской культурой в каких-то аспектах еще подлежит осмыслению”.

Достоевский — это соблазнительно, в духовном смысле не вполне выверено — такое я слышал от философов, которые были марксистами и совсем недавно стали богословами, оттого очень правоверными. Стена между нами, оставшимися здесь, и ими, которые уже там, проходит как сказал Розанов: “Нашей боли и наших сомнений они никогда не почувствуют”. Они уже отделились, по крайней мере заимели себе часть в обеспеченном мире и на нас смотрят пристально. "